Гамлет и Хлестаков, Фигаро и Лопахин, Иудушка Головлев и Иван Карамазов, Мышкин и Треплев, Апостол, Мусульманин и Самозванец и, наконец, Калигула – все это он, Евгений Миронов, начинавший в амплуа "простака из "Табакерки"", а нынче выросший в одну из первых фигур российской сцены и кино. Что бы он ни играл и каким бы разнообразным ни был, в его героях угадывается генетический код обманчиво простодушного русского мальчика. Из тех, что возьмут карту звездного неба и вернут ее переправленной.

ОПТИНА ПУСТЫНЬ

— Женя, лет 15 назад ты был подающим надежды молодым актером, теперь стал лауреатом множества премий и руководителем театра. Что изменилось в тебе самом?

— Кардинальных перемен я в себе, пожалуй, не чувствую. Иногда на меня сваливаются какие-то события, иногда приходят предложения, которые я принимаю или не принимаю, но в целом иду той же дорогой, на которую когда-то вступил.

— Идешь бодрым шагом?

— Вот это не всегда. Были периоды сомнений и дисгармонии. Первый случился в 33 года... Не потому, что я достиг возраста, в котором распяли Христа, а потому, что стал чувствовать неудовлетворенность – и профессией, и личной жизнью. Попал в тупик. Наступила апатия. Даже физиология взбунтовалась – вплоть до того, что с постели встать не мог. Было так тяжело на душе, что я поехал в Оптину пустынь – сам бы не справился. Меня не пропускали, я перелез через ограду и пробился к старцу – к отцу Илию. Мы долго говорили, и в конце он сказал: доверяй своему сердцу. И, можешь себе представить, уехал я от него с покоем внутри.

— Американец в такой ситуации обратился бы сам знаешь к кому.

— Конечно, к психологу. К нему я тоже обращался, и он мне помог – как доктор, который вылечивает отдельный травмированный сустав. А отец Илий вылечил меня. И сказал еще одну удивительную фразу: "Вам тяжелее – Вы в миру". А я как раз думал о том, как, должно быть, тяжело им... Потом был второй кризис – четыре года назад, когда я принял новую форму ответственности – не только за себя, но и за дело. Как я к этому ни готовился, а все же до конца не понимал, что это за груз и как он повлияет на мою жизнь и на меня самого. Мне пришлось учиться быть руководителем, отыскивая в себе необходимые качества, например, актерские, и приобретая новые, которых у меня не было. Хотя мне и не впервой открывать в себе то, что необходимо для какой-то роли, например. для Калигулы. (Улыбается.)

— А что? Калигула был крутой топ-менеджер Римской империи. Пытал строптивых подданных. Ты еще не завел в театре пыточную?

— В плане реконструкции она пока не предусмотрена... Хотя без твердой воли и крепкой руки не обойтись. Но еще важнее сохранять спокойствие. Актеру необходимо проявлять эмоции, а руководителю, наоборот, надо их сдерживать, что у меня не всегда получается. Сложное это дело...

СПЕКТАКЛЬ ИМЕНИ КАЩЕНКО

— Отчего у тебя вообще появилась потребность руководить? В начальники обычно стремятся не очень состоявшиеся актеры, но о тебе-то этого не скажешь.

— Я объясню. Мне часто не нравилось, как делается тот или иной спектакль или фильм, и, чтобы не судить со стороны, захотелось самому попробовать сделать так, как надо. Так, например, как я это видел за границей – меньшими усилиями, без неразберихи, авралов и скандалов. По-деловому. Хочется же, чтобы и у нас так было. Но как это наладить здесь, на нашей почве – для меня загадка. Тут же все делается через одно место. То ли просто отучились работать, то ли это в крови...

— Зришь в корень. Есть у нас мыслители, которые считают, что это именно в крови. Отучи русского человека лузгать семечки вместо того, чтобы работать – и он вмиг перестанет быть русским. А этого наши просвещенные и непросвещенные консерваторы ни за что не допустят. Они русского человека лучше убьют, чем позволят его американизировать. Понимаешь, на что замахнулся?

— Замахнуться-то замахнулся, да пока не выходит. Но надежда есть. (Смеется.) Потому что после выхода из кризиса я ощутил в себе стержень... Может быть, это и есть то внутреннее изменение, о котором ты спросил.

— Говоря о том, что тебе не нравилось в постановках, в которых ты участвовал, ты имел в виду эстетические или организационные огрехи?

— Организационные, но они переходят в эстетические. Качество спектакля зависит от его организации. Если он поставлен хорошим режиссером и играется хорошей командой, то живет достаточно долго. Но бывает так, что жизнь кончается и начинается посмертное существование. Я всегда ухожу из таких спектаклей. Понимаю, что ни одна постановка не вечна, но...

— Но стремиться к этому необходимо...

— Процесс иногда важнее результата. Когда-то мы с Валерой Фокиным делали спектакль про Ван Гога в сумасшедшем доме. Это был чистый эксперимент. Ходили в Кащенко, наблюдали за больными, пытались представить, что происходит у них в голове и как это можно передать на сцене. Спектакль начинался с того, что я 20 минут неподвижно и молча сидел, глядя в зал. Зрители стали уходить. В "Табакерке" такого отродясь не случалось. Мы были обескуражены. Фокин это понял, подошел к нам и сказал: "Надо иметь мужество играть такие спектакли". И мы играли. Бурных и продолжительных аплодисментов не было, но после представлений ко мне подходили человек пять-десять, чтобы поблагодарить, и по лицам я видел, что их "пробило". А это, может быть, важнее, чем овация после какого-нибудь легковесного хита.

— Чувствуешь гордость хозяина? Как в анекдоте: "Неужели это все мое?!"

— Опасная мысль. Чувствую, что все это – наше. (Смеется.) Кроме того, Някрошюс мне сказал: "Женя, хочешь войти в легенду? Не заводи себе директорский кабинет!"

— Ну да, у него же кабинета нет. Как и театра, в котором этот кабинет мог бы находиться.

— Вот и говори после этого, что у нас не ценят художников, когда в Литве один из крупнейших мировых режиссеров не имеет своего театра...

МЕНЬШИКОВ И САЛЬЕРИ

— Когда ты читаешь книгу, представляешь, как бы ты сыграл ее героя? Печорина, Базарова, Жюльена Сореля?

— Я читаю книги, как обычный читатель. Другое дело, если мне уже предложили сыграть ее персонажа – тогда запускается процесс фантазирования, который я уже не могу остановить. Недавно позвали сниматься в роли Николая II во французском фильме. Серьезное предложение. Я стал думать, что нового могу внести в этот образ по сравнению с Ромашиным, Янковским и Галибиным, которые потрясающе сыграли Николая. Иначе какой смысл наклеивать царскую бороду? И понял, что подготовка к этой роли потребует от меня полной погруженности. Знаешь, как мы работали над "Калигулой"? Как будто на сорок дней в монастырь ушли. Шоковая терапия. Я сперва думал: ну, зачем это? Почему нельзя работать два месяца, в спокойном режиме, с выходными? Потом понял, что в этом режиме есть смысл. Когда тебя ставят в жесткую ситуацию, может родиться нечто такое, чего сам не ждешь. Короче говоря, я отказался играть Николая, потому что сейчас не могу себе позволить уйти в него.

— Может, оно и к лучшему. Играть здесь, ставить там, с разными труппами, в разных условиях, сегодня Чехова, завтра Эсхила, а послезавтра О’Нила... Играть в понедельник Эдипа, во вторник – Ричарда III, в среду – дядю Ваню...

—...и к воскресенью окончательно заплутать и не прийти в себя...

— Пути к роли предсказуемы?

— Никогда не знаешь, где что найдешь. Тот же Калигула. Я понятия не имел, что у него найдутся точки соприкосновения с Гамлетом, которого я играл три года и с которым с сожалением расстался. Оба они начинают со слов, что мир невыносим, оба – поэты и режиссеры. Понимаешь, о чем я?

— Оба рассматривают жизнь как сцену, и оба склонны к инсценировкам?

— Больше того, Гамлет – первый в мире режиссер, до него их просто не было. А какие замечания он делает актерам – чисто Станиславский!

— У тебя вот был один Гамлет – а мог бы ты параллельно с ним играть другого? Сегодня в постановке Штайна, а завтра, на той же сцене и с теми же партнерами, в постановке Някрошюса?

— А, вот ты о чем! Да с удовольствием! Немного шизофрении – это даже полезно. У нас с Меньшиковым, между прочим, была похожая идея – поставить "Моцарта и Сальери" да от спектакля к спектаклю меняться ролями. Сегодня я Сальери – он Моцарт, а завтра наоборот.

— Классный замысел. Сегодня ты ему яду в стакан – завтра он тебе. Все по справедливости. Почему не поставили?

— Да так как-то... Звезды не сошлись. (Улыбается.)

— Кстати, о звездах. Когда-то говорили, что пора появиться актерскому товариществу "ММММ": Меньшиков-Машков-Миронов-Маковецкий. Если без шуток, ощущаешь ли ты нечто общее с тремя другими названными "М"?

— Конечно. Одно поколение. Хотя раньше мне казалось, что Меньшиков ужасно старый. (Смеется.) Шесть лет разницы представлялись пропастью. А сейчас – что такое шесть лет? Ничего!

ПРОВАЛ С СЕКСУАЛЬНЫМИ МАНЬЯКАМИ

— Для тебя есть роли, которые ты не мог бы сыграть?

— Чикатило. Ты же помнишь фильм Муратовой "Три истории"? Так вот, вначале их было четыре, и в одной я должен был сыграть сексуального маньяка. Приехал в Одессу, Кира Георгиевна обложила меня медицинской литературой. С примерами, с фотографиями. Я ее открыл и тут же закрыл – тошнить стало. Чтобы сыграть, нужно понять и вжиться. А если тебя тошнит, как ты это сделаешь?

— Постой. Ты же сыграл маньяка у Николая Лебедева в "Змеином источнике"...

— Это в первый и, надеюсь, в последний раз. Я согласился сыграть лишь потому, что придумал ему последние слова: "Маме не говорите..." Несчастный, больной, закомплексованный парень. Я его до мелочей себе расписал: как ходит, как держится, как сидит в своем кабинете. (Слегка приосанивается.)

— А интересно, ты сам мог бы кому-нибудь сказать: "Только маме не говорите"? Вдруг я о тебе что-то узнаю и скажу твоей маме?

— Мою маму бы в органы, она сама все видит. И во мне, и в сестре. И мгновенно выудит. Да еще и разрулит, если надо. Генеральша! Вот бы у кого поучиться руководить...

— Есть такое понятие – "маменькин сынок". Я знаю многих мужчин, на 99% воспитанных матерями...

— Например, Гарри Каспаров. Вспомнил, потому что мы недавно попали на одну передачу. О чем ты хочешь спросить?

— О том, что ты думаешь о влиянии преобладающего материнского воспитания. Когда мать бессознательно препятствует сыну внутренне отделиться и стать вполне самостоятельным мужчиной, завести семью... Примеров сколько угодно.

— Кто-то мне сказал, что если он хоть один день не позвонит маме, то себе этого не простит. Винокур. Это значит, что он до сих пор несамостоятелен? (Пауза.) Про всех я тебе ответить не могу, а если говорить обо мне, то у нас была полная семья, но мама изначально относилась к нашему с сестрой воспитанию как к главной профессии своей жизни. Сейчас я понимаю, что у нее не было ни друзей, ни подруг, ни работы – по большому счету... Она занималась только нами. Наверно, это неправильно и даже страшно. У меня до сих пор стоит перед глазами картина, как она впервые оставляла меня в Москве. Это было в Быково. Ее, рыдающую и падающую, тащили в самолет, который улетал всего-то в Саратов, а я плакал на заборе, ограждавшем летное поле. Такая была связь. Сейчас, особенно после смерти папы, я еще больше понимаю, сколько она положила ради меня и что мне никогда не расплатиться... Конечно, это ненормально. Нормальная семья – это на Западе, когда дети в 18 лет отрезаются от родителей, ведут собственную жизнь и встречаются с ними по праздникам и часто порознь с матерью и отцом, потому что родители, вырастив детей, развелись... А у нас вот так. В этом есть свои плюсы и свои минусы, но я благодарен судьбе, которая дала мне таких родителей. Папа бросил работу в Саратове и поехал в Москву, чтобы поддержать Оксану, которая училась в балетной академии. Бросил работу! У меня пока нет детей, но я задумываюсь: а я бы так смог? Когда у меня случилась прободная язва и меня еле спасли, мама бросила все, жила со мной в общежитии в девятиметровой комнате без мебели. Потом свалилась вторая беда, и она меня выходила. А ведь могла бы в это время жить для себя...

ЭСКОРТ ИЗ ПОКЛОННИЦ

— Рост "звездной величины" всегда вызывает рост интереса к личной жизни звезды и повышение активности желтой прессы. Как ты к этому относишься?

— Такова человеческая природа. Бороться с ней бесполезно, хотя многие пытались. И все же это не может не огорчать. Но я верю в то, что те, кто преступает границы допустимого, будут жестоко наказаны. Это же не игрушки, когда Влада Галкина, который сорвался в каком-то баре, месяцами полоскали в помоях, получая за это грязные деньги. Он, несмотря на то, что часто играл военных, был очень ранимый человек, и ты знаешь, чем это кончилось. Я не хочу сказать, что тут виноваты одни репортеры, но их вина тоже есть. Непорядочная это работа. Вот их я бы играть не хотел, потому что не смог бы найти оправданий.

— Сережа Маковецкий про такие случаи сказал: "Не падай лицом в салат, а если упал – пеняй на себя..."

— Да им не нужен повод. Не за что уцепиться – придумают. Чего только не писали про нас с Аленой Бабенко. Писали и переписывали, ссылаясь для убедительности друг на друга и добавляя новые подробности. Как будто я им дал интервью на эту тему.

— Нет правды на земле, но правда есть в инете. Я имею в виду неплохой сайт, посвященный твоей персоне.

— Наверно, тот, который создали мои поклонницы. Они, слава Богу, фильтруют информацию и отделяют правду от лжи.

— Ты с ними знаком?

— Я с ними дружу. Они за мной по всем городам ездят. Такой, знаешь, эскорт. Я им, честно говоря, благодарен, потому что они взяли на себя полезную работу, о которой я их не просил. Дают информацию о театре, о новых спектаклях.

— Бескорыстно? Или на что-то рассчитывают? Жених-то ты недурной...

— Может, и рассчитывают. Но не говорят. Держатся корректно.

— По-моему, кто-то на тебя западал сильнее, чем тебе бы хотелось.

— Западают и отпадают. Потом следующие западают. Как говорит Олег Павлович Табаков: "Сейчас на меня западают внучки тех, кто западал вначале!" По-моему, это здорово. Это значит, что ты мэн...

— Супермен. Поклонники мужского рода у тебя тоже есть?

— Нету. Во всяком случае, я с ними не знаком.

— И со мной?

— Значит, есть. (Смеется.)

— А режиссерские амбиции?

— Мне хочется снять фильм. Есть даже материал, но сейчас я настолько занят театром, что говорить о нем нет смысла. А еще меня тянет к Достоевскому. Я в него столько раз входил и столько в нем увидел, что хочется поделиться.

— Легко представлял тебя в роли Алеши или Ивана Карамазова. А вот в роли Мити – не получается.

— Потому что это не мой персонаж. Он слишком резко себя ведет. А я жестко воспитан. Ты говорил о "звездных величинах", а мне как раз не хватает звездности. В смысле набить кому-то рожу. Долбануть наглую машину, хотя иной раз руки чешутся. Или взять вот эту ресторанную скатерть да смахнуть со стола вместе с блюдами...

— Позвездить, одним словом.

— Дать почву для публикаций, войти в уличный обиход... Тварь я дрожащая или право имею?

— Имеете, Родион Романыч, имеете...

— А вот не могу. Во-первых, лень. Во-вторых, я же себя за это наутро со свету сживу. Ну, какой же из меня Митя Карамазов?