Центральное событие V международного фестиваля-школы TERRITORIЯ – гастроли в Москве берлинского театра "Шаубюне". Спектаклем "Гамлет", который был показан уже во многих странах, театр 12 сентября открыл и сезон Театра Наций, возглавляемого артистом Евгением Мироновым, одним из учредителей TERRITORIи.

В пресс-конференции, посвященной спектаклю "Гамлет", а также планам Театра Наций на следующий сезон, приняли участие: Евгений Миронов, главный режиссер "Шаубюне" Томас Остермайер и исполнитель роли Гамлета Ларс Айдингер.

МИРОНОВ: Театр Наций отмечает этим "Гамлетом" два события: открывает свой новый сезон и завершает проект "Шекспир@Shakespeare", открытый год назад также "Гамлетом", но в исполнении израильских артистов. (К артисту Ларсу Айдингеру.) Я тоже играл Гамлета у Штайна. А ты мечтал когда-нибудь играть Гамлета?"

АЙДИНГЕР: Всегда! И давно убеждал Остермайера его поставить. Говорят, настоящий артист должен построить дом, посадить дерево, родить сына, и сыграть Гамлета. Мне осталось только посадить дерево.

МИРОНОВ: А мне Гамлет раньше казался таким скучным персонажем, не интересным относительно меня самого.

АЙДИНГЕР: Гамлет – это очень театральная фигура, часть самого театра. Гамлет с черепом в руках – образ театра, его символ.

МИРОНОВ: Играя роль, ты открыл что-нибудь в себе?

АЙДИНГЕР: Когда я взялся за роль, во мне боролись два чувства. Это уважение к роли и страх перед ней – ведь ее играли величайшие актеры мира. А что предложу я? Честно говоря, я даже хотел вычеркнуть монолог "Быть или не быть"... А теперь он звучит у нас в спектакле трижды! Когда мы приступили к репетициям, я понял, насколько совершенна пьеса. В ней столько оттенков, слоев! Я понял, сколько она мне дает и сколько я – ей. Это и привлекает всех актеров.

МИРОНОВ: Но, начиная работать над ролью, ты посмотрел великие исполнения? Почитал что-нибудь? Когда приступал к ней я, Петер Штайн принес мне кассету с записью и Лоренса Оливье, и Смоктуновского, и Максимилиана Шелла...

ОСТЕРМАЙЕР: А кто это – Штайн? (Штайн – выдающийся немецкий режиссер предыдущего поколения, работавший в "Шаубюне" со дня его основания – "Турне").

МИРОНОВ: Гм. .. Я вас потом познакомлю.

ОСТЕРМАЙЕР: Дело в том, что года два назад мы встретились со Штайном на фестивале, и я представился: Остермайер. "Остермайер... Остермайер... Кто это?" Так что я, наконец, отомстил ему! Петер Штайн – это значит "камень" – "камень", что от него можно ждать".

АЙДИНГЕР: Я было нашел Лоренса Оливье и стал смотреть монолог "Быть или не быть" в ю-тьюбе, но Томас прервал меня, сказал, пора на сцену. Так что, наверное, я так и играю как Лоренс Оливье... Если серьезно, мне помог один коллега, который играл Клавдия, принес мне альбом Брука "Забудьте про Шекспира", где автор советует сделать это, прежде чем браться за роль. Гамлет – прежде всего человек, который когда-то жил на свете. Можно, например, представить себе, что он сам себе рассказывает историю, записывая ее на диктофон.

(У Миронова в это время звонит мобильник. )

МИРОНОВ: Это Штайн звонил, хотел, наконец, узнать, кто такой Остермайер.

АЙДИНГЕР (продолжает): В конце-концов, "быть или не быть" – это значит и "состояться или не состояться". Есть люди, которые на концерт рок-группы ходят только ради одной песни. И есть зрители, которые идут только ради этого монолога. И вот они шепчут соседу: "Сейчас, сейчас будет "Быть или не быть"! А у нас он три раза звучит в спектакле. Два раза они его слушают – и успокаиваются, и на третий раз наконец слушают по-настоящему.

ОСТЕРМАЙЕР: Для нас приезд в Москву – большая честь. Москва и Берлин – города с древнейшими театральными традициями. Кроме того, я всегда волнуюсь, когда речь идет о "Гамлете". В-третьих, я же не просто на фестиваль приехал, у меня личные контакты с Мироновым, с Должанским, я знаю, что меня здесь ждут люди, заинтересованные в театре и не приглашающие случайных персон. Кстати, не припомню в Германии прецедент, чтобы актер, играющий на сцене, возглавлял столь уважаемый театр, как Миронов. В общем, наш диалог интересен и серьезен.

ЖУРНАЛИСТ: В какой степени "Гамлет" – немецкая пьеса?

ОСТЕРМАЙЕР: В XIX веке, во времена романтизма, "Гамлета" часто называли "немецкой драмой". Его рассматривали как рефлексию на трагедию немцев, неспособных объединиться. Ведь до немецко-французской войны на территории Германии было около 300 княжеств. Но мне кажется, что эта немецкая неспособность принять жесткое решение – очень хорошее качество. Однажды Германия угодила в период, когда решения принимались жестко и однозначно – и все знают, что из этого вышло. Я бы оставил немцам эту нерешительность... Брехт анализировал образ Гамлета. Гамлет нерешителен? Но на ЧТО он не решается? Убить? Так это же превосходно. Он должен был бы убить собственного дядю... Хотя все равно это одна из самых кровавых пьес, одни трупы... Мое резюме: да, это вполне немецкая пьеса – она показывает немецкую нерешительность, хотя в финале – катаклизм и трагедия.

ЖУРНАЛИСТ: Зачем понадобился новый перевод?

ОСТЕРМАЙЕР: Мы сами его заказали. Сначала пришло режиссерское решение, затем появились эскизы художника, а потом уже прозаический перевод. Не надо думать, что он постмодернистский, он без сленга и не актуализирован. Но это наша попытка приблизиться к многослойности шекспировского текста. Обычно, когда делается художественный перевод, да еще в стихах, многое уходит. Например, Клавдий говорит: что с тобой, мой племянник и мой сын? А Гамлет отвечает: слишком сын (потому что он приемный). Я слишком приближен к солнцу, к трону. Но, может быть, Гамлет всего-то имеет в виду, что он перегрелся на солнце, и у него болит голова. То-есть, там три пласта, ускользающие при точном, казалось бы, переводе. Перевод всегда клонит куда-то в одну сторону. Мы предпочли прозу еще и потому, что по-английски мысль укладывается в несколько слогов, в отличие от немецкого языка. А рифма вынуждает утрачивать смысл. Наша задача – чтобы зритель считал максимум из того, что хотел сказать Шекспир. Один немецкий критик ездил по всей Германии и смотрел "Гамлетов", и он пришел к выводу, что молодая публика реагирует не на гэги и не на эмоции, а на слова. Так что наш спектакль очень традиционный в этом смысле.

ЖУРНАЛИСТ: Что сегодняшнего Вы нашли в "Гамлете"?

ОСТЕРМАЙЕР: Сами решайте, насколько он современен. У каждого поколения свой "Гамлет". Тот, которого оно заслуживает. Наш Гамлет не так уж красив, романтичен и благороден. Когда я смотрю других "Гамлетов" – я вижу в первую очередь тщеславие режиссера.

ЖУРНАЛИСТ: Почему у Вас все актеры, кроме Айдингера, играют по две роли? Одна актриса – и Гертруда, и Офелия?

ОСТЕРМАЙЕР: Это игра. О чем "Гамлет"? О том, что можно будет, наконец, сорвать маски. Пьеса в этом смысле полна надежд. Гамлет хочет через театр заставить убийцу-короля уйти с трона, убрать его. Представьте, если бы в наши времена появился бы спектакль, который заставил бы Ангелу Меркель уйти с ее поста, это же с ума сойти. В "Гамлете" – тема игры как таковой. Он надевает на себя маску сумасшедшего, чтобы выжить. Если смотреть на актрису глазами Гамлета, он видит мать, но в матери – Офелию. Из-за матери он теряет веру в женщин. Он мстит Офелии, видя в ней отражение своей матери. В спектакле будет несколько песен. Например, вначале Гертруда поет французскую песенку – это песня Карлы Бруни-Саркози. Любовь-измена-власть... За что у Шекспира ни возьмись – везде связь. У нас, европейцев, всюду живые примеры шекспировских ситуаций, даже прямо в некоторых правительствах. Та же Карла Бруни – это комбинация секса и власти. Берлускони – Ричард Третий. Учитывая аудиторию, не буду говорить о России...

МИРОНОВ: Не надо! Спасибо, Томас. Данке шон. Спасибо за чудную пресс-конференцию...

ОСТЕРМАЙЕР: Сейчас подумаю про Меркель...

ЖУРНАЛИСТ: А каковы совместные планы Театра Наций и "Шаубюне"?

ОСТЕРМАЙЕР: Я знаю, и он знает. Но директор – он, пусть решает, что говорить, а что нет.

МИРОНОВ: Есть несколько тем. Одна из них – "Фрекен Жюли" Стриндберга. Давно хотелось. А вчера возникла идея – играть и в Театре Наций, и в "Шаубюне".

ОСТЕРМАЙЕР: Причем в "Шаубюне" – по-русски. Район, где мы находимся, называется Шарлоттенград, то-есть Шарлоттенбург, конечно, но у нас так много русских живет в районе. Вот, думаю, не вовлечь ли их в театральную жизнь Германии.

МИРОНОВ: В апреле в Берлине пройдут воркшопы (мастерские), а в ноябре начнутся репетиции в Москве.

ЖУРНАЛИСТ: А Вы будете играть?

МИРОНОВ: Это режиссер решит.

ЖУРНАЛИСТ (к Остермайеру): Вы уже ставили Стриндберга?

ОСТЕРМАЙЕР: У меня впечатление, что я ставил его раз в пять больше, чем Ибсена. А я Ибсена поставил пять раз, а Стриндберга – ни одного.