"Москва – город, который до сих пор проверяет меня на прочность. Стоило больших сил, чтобы не сбежать, и эта схватка закончилась большой любовью. Москва приняла меня, я полюбил ее."

Один из самых востребованных актеров не только театра, но и кино. Практически каждая его работа отмечена престижной международной наградой. На счету Миронова около сорока фильмов – "Анкор, еще Анкор!" Петра Тодоровского, "Утомленные солнцем" Никиты Михалкова, "Дневник его жены" и "Космос как предчувствие" Алексея Учителя, "Идиот" Владимира Бортко. Имя актера – на афишах "Табакерки" и МХТ. Он один из соучредителей фестиваля TERRITORIЯ, который считают самым креативным в России. Три года назад Евгений Миронов стал художественным руководителем Государственного театра Наций.

Еще в детстве меня привозили в Москву. Папа работал шофером, иногда брал меня с собой. Правда, до центра мы обычно не доезжали: в Химках жили наши родственники, у которых мы останавливались. Но как-то раз отец повел меня в Мавзолей. У нас было очень мало времени, вечером должны были уезжать в Саратов. Когда мы приехали на Красную площадь, то увидели огромную очередь. Мы понимали, что отстоять ее не успеем. Но я смотрел на отца умоляюще и говорил: "Папа, пожалуйста..." И тогда папа подошел к милиционеру и, показав на меня, сказал, что я очень талантливый мальчик и мне важно увидеть дедушку Ленина. Милиционер внимательно посмотрел на меня... и понял, что если не увижу вождя, то вырасту неправильным человеком. И милиционер решил помочь молодому таланту... Я увидел Ленина и был так потрясен, что мурашки по телу побежали. (Кстати, у моей тети на стене висели два портрета – Иисуса Христа и Ленина.) Так что Мавзолей был первым, самым большим и страшным впечатлением от столицы. Потом, когда я учился в Саратовском театральном училище, я приезжал в Москву и смотрел спектакли. В Ленкоме, во МХАТе, на самом последнем ярусе, на откидном стульчике ютился. Мог ли я думать, глядя и восхищаясь игрой Смоктуновского в "Чайке", что когда-то сам сыграю Треплева в этом спектакле...

После Саратова как приняла Вас Москва, какой Вы ее запомнили?

Когда я приехал поступать на курс к Табакову, меня встретила совсем другая Москва. Жесткий, чужой, агрессивный, даже жестокий город. Где надо было выживать, как в любом мегаполисе. И честно говоря, была страшная схватка – я и Москва. Я был домашний ребенок. Были моменты отчаяния, когда думал, что вернусь к маме с папой в Саратов, даже, вернее, в Татищев, маленький военный городок, где были ракетные войска. К тому же я жил в Москве у родственников, и надо было отрабатывать свою крышу над головой... Тяжелая учеба у Табакова. Постоянно был отсев. И надо было доказывать, что ты соответствуешь. Многие мои однокурсники были отчислены. И я вкалывал, ничего не видел, это как шахтеры под землей. Траектория простая. Надо было доехать до школы МХАТ, а поздно ночью доехать на электричке до Химок. Позднее мне дали общежитие на 3-й Тверской-Ямской, и это было счастье!

Силы где брали?

Не знаю, откуда брались резервы. Каждый раз, когда мама уезжала, она рыдала, цепляясь за забор в аэропорту. Чужие люди ее снимали, она тянула ко мне руки. Я плакал, но каждый раз говорил, что остаюсь. Стоило больших сил, чтобы не сбежать. И эта схватка закончилась большой любовью – Москва приняла меня, я полюбил ее.

Есть места, связанные для Вас с личными моментами вашей жизни?

Это Чистые пруды. Во-первых, я впервые показывался там в подвале. И меня отфутболили помощники Табакова. Потом он еще раз смотрел меня и сам объявил моим родителям, что берет меня на курс окончательно. Помню, как мы шли с родителями по Чистым прудам, и я еще не совсем понимал, что произошло... но до сих пор я отчетливо помню это ощущение счастья. Родители гордились мной. Взгляд папы словно говорил: "Это мой сын. Его взяли в театр. Он талантлив". А я думал, что когда-нибудь обязательно буду здесь жить. Именно на Чистых прудах я потом купил квартиру. Балкон выходит на пруды, и когда у меня есть несколько минут, смотрю на бульвар – пытаюсь вобрать в себя всю красоту.

Есть места, куда Вы приходите подумать, погрустить, помечтать?

Какие места?? Жизнь буквально расписана по секундам, не до сентиментальностей. С таким распорядком жизни, как у меня, – это нереально. Вначале сумасшедшая актерская жизнь, а теперь еще и руководство театром забирает все мое время. Мой путь – это Камергерский, Чистые пруды, а сейчас Петровский переулок, где находится Театр Наций.

Перед тем как Вы приступили к съемкам "Мусульманина", Вы ходили в мечеть, чтобы увидеть и понять, как проводится намаз, чтобы быть убедительным на экране, – как это место осталось в Вашей жизни?

Эта мечеть находится рядом с "Олимпийским". Очень странно, но свою вторую квартиру (прежнюю я оставил родителям), я купил именно в этом месте, как раз напротив мечети. Когда готовился к съемкам, я в течение двух месяцев изучал эту религию, смотрел, как совершают намаз, учился петь азан у местного имама. В конце-концов мне даже подарили коврик, на котором мой герой и совершал намаз в фильме "Мусульманин". До сих пор у меня висит.

С Питером Штайном, репетируя Гамлета, Вы учились играть на саксофоне, ходили в клубы. Какие?

В клубы не ходил. Мне важно было самому научиться играть на саксофоне. За короткое время освоить инструмент, а не манеру игры. Ведь это было не для кино, для сцены. Поэтому как играют другие саксофонисты меня не особо интересовало. Мне нужно было научиться издавать звук, овладеть техникой. Было высшей похвалой, когда после спектакля спрашивали, чья фонограмма – Козлова или Бутмана? Вначале было обидно, я играл вживую, а с другой стороны, я подумал, значит, у меня что-то получилось, раз меня можно спутать с маэстро.

Места, ставшие для Вас символом Москвы. Почему и где?

Мои личные места... сложно. Если бы прилетели в Москву мои друзья, я бы обязательно повел их в Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, потому что там Ван Гог. Впрочем, каких-то мест, символизирующих Москву, у меня нет особых. Это что-то холодное, ассоциируется с видами открыток. Конечно, мне безумно нравится вид Кремля, когда я проезжаю через Каменный мост... Когда еду по Тверской. Но эти места общедоступны. А моя Москва все-таки связана с моей работой. С Художественным театром. Это – Камергерский, Чистые пруды, а теперь и Петровский переулок, где в бывшем театре Корша находится Театр Наций.

Как изменилась Москва за двадцать лет Вашей жизни здесь? Какой она стала, что потеряла, что приобрела?

Очень сильно изменилась. Это не благополучная старая Европа и обшарпанный Нью-Йорк. Москва – она наглая, резкая, жесткая, молодая, здесь бьется кровь. Есть много плюсов и минусов. Молодой, начинающий, постоянно строящийся город, который стремительно развивается. Он живой, не мертвый. Но есть вещи, которые пугают. Я не москвич, но вижу, что иногда строят такое, что никакого отношения к традициям города не имеет. Когда в исторических местах появляются здания из стекла и бетона, с какими-то башенками, не имеющие никакого отношения к историческому облику города. Часто меня посещает мысль: почему архитекторы не могут остановить это безумие и сказать "нет"? В угоду денег и коммерциализации город может остаться без лица, и эта потеря будет невосполнимой. Эта слабость дорого может стоить. Это развивается с космической прогрессией. Здесь только волевым усилием можно остановить. Но это мой город. По темпу, по ритму, по амбициям. Мне здесь комфортно. Здесь мое место.

Как изменилась жизнь с появлением собственного театра?

Стала другая жизнь. Ответственность большая очень. Перед собой и перед людьми, которые поверили и пошли за мной. Перед делом, которому посвящаешь много времени, перед будущим своим. Я уже два года не снимаюсь в кино. Быть просто артистом – это прекрасно, ты сам решаешь, будешь сниматься или нет, ты хозяин. А здесь я отвечаю за дело, но не могу все делать сам. Я завязан со многими людьми – хорошими и нехорошими. Вредящими делу и помогающими "решать вопросы". Помимо этого – огромное количество законов, нелепых, тяжело работающих. С таким неподъемным грузом сталкивается любой руководитель. А у меня руководящих качеств, так, во всяком случае, мне казалось, не было. Когда учился, в классе руководил кружком – ставил оперы и спектакли. Это весь мой опыт. Потом – развивался как артист. Сейчас я раб тяжелой системы, и назад ходу нет. Надо либо погибнуть в руинах, либо возвести храм. Я не привык сдаваться, тем более что первую схватку с Москвой я выиграл. Два года были сомнения, правильно ли я сделал, приняв эту должность. Это тяжелая административная работа, которая, на первый взгляд, не имеет отношения к творчеству. Я до сих пор не очень знаю все нюансы. Это мне чуждо по духу. Но подспудно возникает азарт, хочется довести дело до конца. Того, что мы пытаемся сделать, нет нигде в России. Были театральные структуры, но не такие. Мы взяли планку высокую. Театр, в котором не будет постоянной труппы и привычного текущего репертуара. Это театр эксклюзивных проектов, с большими режиссерами, и экспериментальная площадка для начинающих режиссеров, которым некуда идти со своими идеями. Сегодня им часто приходится выбирать: либо коммерческий проект и надо идти с собой на компромисс, лишь бы работать, либо умереть, варясь в собственном соку. Годы репетируя по кухням в надежде когда-нибудь "выстрелить". После премьеры "Рассказов Шукшина" мы вздохнули как-то полегче. Нас заметили. Был резонанс, есть интерес. Хотя понимаем, что это маленький глоток воздуха и дальше будет сложнее. Мне пришлось преодолевать себя. Но при этом стало легче ходить по кабинетам. Я перестал краснеть и быть необаятельным. Я стал убеждать и требовать, а не просить. Ведь в конечном итоге то, что мы делаем, нужно не только нам, это нужно поколениям, которые придут после...

Историческое здание в Петровском переулке приняло Вас? Что было самым необычным в нем? Проблемным? Мистическим? Призрак собственный появился? И какие проблемы упали на голову?

Мне очень бы хотелось вдохнуть новую жизнь в это знаменитое здание. Архитектор Чичагов построил одно из лучших театральных зданий в Москве: бывший Театр Корша с уникальной акустикой и очень точными пропорциями зрительного зала и сцены, что создает, несмотря на тысячный зал, уютную атмосферу. Все великие, игравшие здесь, от Станиславского и Яблочкиной до Олега Борисова, отмечали это. Но прошли годы, а полноценным театр так и не стал. Долгое время здесь был филиал МХАТа, потом Театр Дружбы народов, теперь – Театр Наций. Началась реставрация, которая застыла почти на двадцать лет. Последние призраки, которые здесь обитали, убежали. Для того чтобы это уникальное здание стало театром сегодня, сохранив всю свою историческую ценность, надо было заново пересмотреть проект двадцатилетней давности. Ведь наша концепция театра с уникальной площадкой, на которой можно играть и собственный репертуар, и проводить гастроли, и международные фестивали, требует иного обращения и новейшего оборудования, здесь, безусловно, нужно использовать западный опыт... В таких проектах органично уживается старина и новые технологии. К примеру, на тысячу зрителей в проекте было предусмотрено всего два узеньких гардероба, где пришлось бы час стоять в очереди. Мы приняли решение, что необходимо уходить вниз под землю и делать нормальные гардеробы, туалеты, вестибюли, где было бы комфортно и удобно. Конечно, это удорожало проект. У меня мечта сделать новую экспериментальную сцену для молодых: современную площадку-трансформер, на триста пятьдесят мест. Пока в Москве такая одна, в центре имени Вс. Мейерхольда, и очередь здесь на полгода вперед. Для Европы это уже давно не вопрос. Там таких площадок много. А у нас проблема – просто стыдно! Мечта построить рядом со старым зданием такой театральный центр, где не только репетиционные залы, но и библиотека, выставочные залы, кафе и школа, где были бы заявлены особенности школы и направления в искусстве и любой студент или артист мог бы не только учиться, но и тут же практиковать. Таким образом, это – мост: два здания рядом, два века, два поколения – мэтры и начинающие; может, тогда родим новых Товстоноговых.

А что с монетами, которые нашли у Вас под зданием при археологических работах?

Не знаю, я подержал золотые монеты на пресс-конференции в руках и больше их не видел. Монеты, как рассказал главный археолог Москвы Александр Григорьевич Векслер, – очень редкие. Там был еще перстень – на нем написано изречение Александра Македонского: "В славе будь скромен", мне обещали сделать копию, но пока жду.

Любите ездить на машине или ходить пешком? Существуют собственные маршруты – только Ваши?

Мне некогда ходить пешком. Я работаю в машине. Когда я куда-нибудь еду, я читаю или веду переговоры. Впрочем, один маршрут все-таки появился, и он только мой: это Чистые пруды, где я живу, – до Петровского переулка, где находится мой театр. Иногда заезжаю на Пятницкую, в Москомнаследие – там мой друг Валерий Шевчук. Его взгляды на то, что памятник может жить при адекватном ему применении, очень близки мне.