"Мне интересно собирать людей одной театральной крови, помогать продвинуться молодым, увлекательно предъявлять публике нетрадиционные для русского театра спектакли. Я остро чувствую пропасть, образовавшуюся между мастерами и молодыми. В поколении сорокалетних буквально считанные люди сумели пробиться, зарекомендовать себя. Это достаточно драматическая ситуация", – признался "Итогам" худрук Театра Наций Евгений Миронов

Уже выросло целое поколение театралов, ведать не ведающее, что близ Пушкинской площади, в Петровском переулке стоит одно из лучших столичных театральных зданий, построенное в 1885 году. До революции на его сцене играла труппа блестящего антрепренера Федора Корша, которому Чехов передал своего новорожденного "Иванова". В годы советской власти более полувека здесь работал филиал МХАТа. Новый исторический поворот определил и новых владельцев уютного терема в стиле рюс. Он стал Театром дружбы народов, а после распада СССР в 1991 году получил гордое название Театра Наций и стал фактически "нежилым помещением". Премьеры в полуразрушенном здании случались редко, реконструкция затянулась на десятилетия... Огнями сиял только ресторан "Театръ Корша", украсивший свой респектабельный интерьер историческими фотографиями. Казалось, ничто не предвещало перемену участи. Назначение Евгения Миронова художественным руководителем Театра Наций грянуло, как гром. Для него самого – тоже. Только через год он согласился ответить на вопросы "Итогов", потому что выполнено его главное условие: на днях здание закрывается – начинается долгожданная реконструкция.

— Не секрет, что Ваше назначение вызвало бурю эмоций в театральных кругах. В том числе и негативных. К тому же Вы долго отмалчивались, что подогревало страсти и сплетни. Как говорит в таких случаях один мой коллега, не пора ли ответить клеветникам?

— Конечно, невозможно было не заметить такой болезненной реакции. Я и сам переживал, абсолютно не понимая причин. Я человек не интернетный, потому, вероятно, не все слухи до меня доходили. Но потом для себя решил, что отвечать не буду. О чем, собственно, стоило говорить? Сначала надо концепцию театра обдумать, в полученном хозяйстве разобраться... Отвечать клеветникам, как Вы говорите, надо делом, а не словами.

— Выходит, Театр Наций свалился на Вас неожиданно?

— В каком-то смысле да. К своему стыду, раньше ничего о нем не слышал. Наверное, это моя вина или беда, но уж так сложилось. Последний раз был в этом уникальном здании на мхатовском "Тартюфе" в постановке Эфроса. Порог Театра Наций переступил уже назначенным художественным руководителем.

— Так почему же Вас сюда назначили?

— Почему именно сюда, вопрос не ко мне.

— Адрес понятен: на деревню Федеральному агентству или прямо Михаилу Ефимовичу Швыдкому. Тогда к Вам, Евгений Витальевич, другой вопрос. Из той же серии вызвавших недоумение. Зачем успешному и востребованному актеру эта головная боль?

— Когда я вместе с Кириллом Серебренниковым и Романом Должанским начал делать фестиваль TERRITORIЯ, то неожиданно для себя вдруг обнаружил, что какая-то часть моего организма будто спала до времени. Оказалось, мне интересно собирать людей одной театральной крови, помогать продвинуться молодым, увлекательно предъявлять публике нетрадиционные для русского театра спектакли. Это во-первых. Во-вторых, я остро чувствую пропасть, образовавшуюся между мастерами и молодыми. В поколении сорокалетних буквально считанные люди сумели пробиться, зарекомендовать себя. Это достаточно драматическая ситуация.

— Дальше должен следовать монолог Гамлета: "Порвалась дней связующая нить..."

— Это у Пастернака, мой Гамлет в переводе Лозинского говорил: "Век расшатался..." Кстати, Гамлет – мое в-третьих. Одну из своих любимых ролей я играл всего год. У меня осталось чувство, будто я своего друга убил. И все из-за того, что спектакль мог идти только по циркам – такое пространство для датского королевства придумал замечательный режиссер Петер Штайн, но оно-то и отмерило срок жизни постановки. Она оказалась нерентабельна. Нет в Москве площадок, которые могли бы как угодно трансформироваться. Из-за этого и привезти некоторые спектакли невозможно. Мне уже тогда хотелось пойти к Юрию Михайловичу Лужкову и доказывать, что Москве нужен хорошо оснащенный театральный центр. А тут вдруг предлагают место, да не в Бибиреве каком-нибудь, а на Пушкинской. Так почему же не воспользоваться таким сказочным предложением?

— Известно, сказка только скоро сказывается...

— Первое, что я понял сразу – если мы не попадем в бюджет, то реконструкция отложится лет на пять и все наши планы и концепции останутся на бумаге. Один из итогов прошедшего года – на днях Театр Наций закрывается на ремонт. Вернее, закрывается здание в Петровском переулке. Будем кочевать. Помещение для репетиций ФАКК предоставляет, а для спектаклей придется арендовать. Зато, если Бог даст – и правительство, конечно, – здание бывшего Театра Корша может стать одним из лучших в России, по-европейски оснащенным. Большой зал на 740 мест, а рядом маленький – на 100. И еще в планах построить фестивальный центр с залом на 300 мест и помещениями для мастер-классов. Исторический интерьер сохранится, но технологии должны быть XXI века. Мы с Сашей Боровским (он автор проекта) сели и стали обсуждать, что реально работает в современном театре. Кому, например, нужен сценический круг или подъемники? Круг легко накладывается, да и остальное дело техники. Главное – возможности трансформации зрительного зала. Сейчас глупо ограничиваться итальянской сценой-коробкой.

— Вот я Вас слушаю, в голове начинают крутиться слова совсем не из театрального лексикона: "инстанции", "пробивать", "отслеживать". Актер Миронов умеет дверь ногой открывать?

— У меня есть одно качество, уж не знаю, плохое оно или хорошее: я очень быстро схватываю. Оно в актерском моем багаже. Даже если чего и не умею, ухватив, мгновенно присваиваю, и это становится моим. Если бы Вы меня видели в высоких кабинетах год назад и теперь, не узнали бы. Два совершенно разных Жени Миронова. Поначалу было ощущение, будто я хожу и выклянчиваю себе еще одну квартиру. Мне казалось, у меня все-таки есть какое-то обаяние; куда там: сопел, бледнел и выходил с тяжелейшим чувством. Теперь, когда понял, что не о себе хлопочу, – не скромничаю. Иду, просто понимая, куда, зачем и как я должен действовать. А там по обстоятельствам ориентируюсь. Каждый раз – премьера.

— Вы азартный человек?

— Упертый.

— Говорят, аж до самого Владимира Владимировича дошли.

— На самом деле в какой-то момент я отчаялся получить хоть какую-нибудь информацию по срокам строительства, а без этого мы планировать ничего не можем, и на заседании общественного Совета при президенте по культуре и искусству передал Владимиру Владимировичу письмо. Он моментально и очень живо откликнулся. Наложил резолюцию. И, между прочим, сколько у него всяческих проблем, но про наши помнит. Если где-то встречаемся, то обязательно спрашивает, как дела.

— С такой резолюцией перед вами все двери сами должны распахиваться.

— Хотелось бы. Но, если честно, не ожидал, что бюрократическая машина настолько неповоротливая. Запросы – ответы, ответы – запросы. Новые резолюции. Хочешь не хочешь, ситуацию все время надо держать под контролем. Отступать. Я ведь теперь не только за себя отвечаю, но и за тех, кто за мной пошел.

— Новая роль – руководителя – оказалась для Вас органичной или пришлось что-то в себе ломать?

— Прежде всего, это не роль. Для меня началась другая жизнь, и в ней я действительно становлюсь другим. И хотя я абсолютно демократичен и по всем вопросам мы с коллегами советуемся, много спорим, я прекрасно понимаю: ответственность за решение лежит на мне. И только я должен эти решения принимать, ставить точку.

— Победы будут общие, а провалы всегда – Ваши.

— Конечно. Первое время я просто срывался, когда не выполнялись мои поручения. Даже по мелочам. Меня это бесило. На съемочной площадке или в театре после репетиции я тут же прячусь обратно в свою скорлупу. Все мучения, переживания, связанные с ролью, в себе остаются. Здесь же я всегда на виду. Меня ведь не ошибки или оплошности из себя выводят, а непрофессионализм, причем тотальный. Нужно время, чтобы сколотить команду, где бы каждый не отвечал за все, а просто безукоризненно выполнял свою работу. В Америке на съемочной площадке есть человек, который отвечает за пепельницу. Он за это зарплату получает, и все, от актеров до продюсера, уверены, она всегда будет стоять в кадре там, где надо и когда надо. У нас в кино этим обычно занимаются артисты. В театре я не успеваю за всем следить и во все влезать. А пока приходится. Потому хотелось бы не ожесточиться, но научиться быть в меру строгим, требовательным. Я, конечно, советуюсь со своим любимым учителем Олегом Павловичем Табаковым, но Театр Наций уникален по своей структуре – центр с многочисленными задачами. Так что самим до всего доходить придется. Вот хочу в Берлин поехать посмотреть. Там есть подобный театральный центр.

— В чем, собственно, уникальность?

— У нас не будет постоянной труппы, мы – открытая театральная площадка с творческой программой, выстроенной по разным направлениям: фестивали – малых городов с итоговым показом спектаклей-победителей в Москве, соучастие в NET и TERRITORIЯ, в этом сезоне еще и мини-фест, посвященный юбилею чеховского "Иванова"; два удачных дебюта – постановки "Снегирей" и "Шведской спички" – стали в основании молодежной линии театра; ну и, конечно, приглашение выдающихся мастеров мировой современной сцены, которые осуществляли бы свои проекты с русскими актерами. Переговоры идут с Уилсоном, Някрошюсом, Лепажем. Уже в апреле к репетициям приступает Херманис.

— Мэтров, понятное дело, главное соблазнить. Интереснее, чем Вы руководствуетесь, предоставляя свою площадку начинающим. Желающих много?

— Нас забросали заявками. Ведь пробиться сейчас очень трудно. Время-то волчье, насквозь коммерческое. Наша сцена открыта для экспериментов, проб и ошибок.

— На все ошибки никаких денег не хватит. Ваши эстетические привязанности оказываются решающими?

— Мне повезло, я работал с режиссерами совершенно разных школ и направлений. Между Штайном и Някрошюсом – пропасть, но мне интересно было и с тем, и с другим. Вот недавно пришел молодой человек и предложил поставить нечто вроде бы от меня далекое, если можно так сказать, в таировском духе. Он рассказывал увлекательно и убедительно, хотя я сам, допустим, не хотел бы в таком спектакле участвовать. Но я, например, и в постановках Кастелуччи или Плателя участвовать не хотел бы. Это же не означает – раз не мое, значит, не событие, не искусство. Правда, рассказывать – одно, доказать на деле – другое.

— Так с какого момента начинается финансирование?

— С того момента, когда это нас удивит. Мы даем возможность репетировать, помогаем и смотрим определенный этап работы.

— Есть ли для Вас какие-то табу, что-то идеологически неприемлемое?

— Идеологически? Не могу себе представить, как не могу представить себе соцзаказ. Цензура, запреты в духе французской истории с картиной "Целующиеся милиционеры" для меня неприемлемы. Чего в Театре Наций не будет, так это чистой коммерции. А жанры – любые, талантливое шоу – пожалуйста. Вы хотите спросить, беспокоят ли меня голые попы, – нисколько. Если не нарушены границы художественного, ничего кощунственного на сцене произойти не может. Сейчас должен последовать вопрос: кто будет решать? Отвечу – я. Посоветуюсь со своей командой, но последнее слово останется за мной.

— Вы человек известный, как принято говорить – медийный. Теперь еще и руководитель. Если предложат поиграть в политические игры?..

— Откажусь по одной простой причине. Я так устроен, что, когда чем-то занимаюсь, отдаюсь этому до конца, безоглядно. Окажись я директором сталелитейного завода, вошел бы во вкус и все бы про сталь знал. Я же уже сказал – быстро схватываю. В моей натуре – в любое дело погружаться полностью, по-другому не умею, да и нечестно это. Никого не осуждаю, более того, с огромным уважением отношусь к людям, которые искренне и с головой ушли в политику. Хотя мне, например, жаль, что Станислав Сергеевич Говорухин одно время совсем не снимал фильмов.

— За первый год работы актер Евгений Миронов ничего в Театре Наций не сыграл. Достойных ролей не предлагают?

— Да нет. Когда ведем переговоры с мэтрами, многие даже условием ставят, чтобы я был занят. А мне, не поверите, очень хочется сыграть с молодыми артистами. Если все сложится, как задумано, с удовольствием вернусь в атмосферу "студенческого общежития". Хотя многие мне говорят, что я сошел с ума.

— А когда согласились руководить театром, не говорили, что с ума сошли?

— Конечно. Причем очень близкие люди.