Сериал "Апостол" – лидер телерейтингов и dvd-продаж – не первый удачный опыт сотрудничества Евгения Миронова с телевидением. Актер года по версии GQ рассказал, как советы Солженицына помогли выжить "В круге первом", вспомнил, почему стал заложником князя Мышкина, и признался, что видит сны о марках бетона.

GQ: Признание Вас "актером года" наверняка в первую очередь связано с показом телесериала "Апостол". Этот фильм, как мне кажется, обозначил интересный момент: война на экране перестала быть поводом для "патриотического воспитания", оставшись лишь жанровым обстоятельством. Вы почувствовали это?

МИРОНОВ: Да, с самого начала, и меня это беспокоило. Беспокоило, что мой герой борется только за свою семью и за себя. Человек этот абсолютно раздавлен советской машиной, он сидел на Соловках, причем сидел совершенно ни за что – как когда-то Солженицын сел за то, что в каком-то письме что-то там написал про Сталина, – и на задание его отправляют, отобрав у него жену и ребенка. Он борется вроде бы не с фашизмом, а за своих родственников. Но это и становится потом, по-моему, борьбой за родину.

GQ: Раз Вы упомянули Солженицына: в работе над "Апостолом" важен ли был опыт Нержина из фильма "В круге первом" – Вашей предыдущей большой работе на телевидении?

МИРОНОВ: Разве что в том смысле, что герои "Апостола" и "В круге первом" абсолютные антиподы. Да, оба пострадали от советской власти, но первый из них – совсем не борец, случайный винтик. А Глеб Нержин – бесстрашный человек, как и автор, его написавший. Когда мы встречались с Александром Исаевичем, я спросил его, что помогало ему выжить в лагере, и он очень просто, не задумавшись ни на секунду, ответил: "Вера в справедливость". Меня потрясла его гармония с самим собой, с собственной совестью. Еще я спросил его, как не сбиться с пути, как найти меру компромисса с жизнью. Так он, мне показалось, даже немного разозлившись за вопрос, сказал мне: "Женя, вы об этом даже не беспокойтесь, вы уже никуда не свернете, ваши душа и сердце вам очень точно все подскажут".

GQ: Какое у Вас было ощущение – затворничество Солженицына в последние годы было вызвано его разочарованием, чувством собственной ненужности обществу?

МИРОНОВ: Нет. Никакого затворничества, никакой обиды на мир не было. Это было его последнее заключение. Он очень переживал – он мне сам об этом говорил, – что вынужден судить о происходящем по теленовостям. Там столько наносного и столько вранья. А встречаться с людьми ему не позволяло здоровье. Он встречался только иногда со своими старыми друзьями. И для меня сделал исключение, за что я ему навечно благодарен.

GQ: Возвращаясь к теме взаимного влияния разных ролей: как роли, сыгранные позже, влияют на те, что остаются в Вашем репертуаре? Стал ли, скажем, Иудушка Головлев из спектакля МХТ иным, потому что Вы сыграли в "Апостоле"?

МИРОНОВ: Иудушка, безусловно, стал другим. Но не из-за других ролей, а в результате развития самого спектакля "Господа Головлевы". Каждый раз нахожу интересные повороты, каждый раз появляется что-то новое, может быть, и незаметное окружающим, но важное для меня. Мне так жалко всегда, что критики приходят на премьеру, но ничего не поделаешь. Так вот, влияет не столько одна роль на другую, как роль на меня. Я восемь месяцев был Мышкиным, когда снимался в "Идиоте". И он меня подчинил себе. Треплев и Лопахин, которых я тогда играл, тоже как-то перекосились, омышкинились, так сказать. Я испугался очень тогда за себя – боялся, что навсегда останусь заложником одного психофизического состояния. Образ прекрасный, но ведь есть много другого, очень интересного. Я по капле выдавливал из себя Мышкина... Я был влюблен в него! Но потом его становилось во мне все меньше и меньше, и это пошло во благо.

GQ: Иудушку тоже будете потом выдавливать? Константин Райкин однажды заметил, что актеру полезно играть злодеев: плохие качества как бы выходят через персонажа, и актер человечески освобождается от темных сторон личности.

МИРОНОВ: Может быть, это верно. Но я никак не могу согласиться, что играю заведомого злодея. Некоторые люди после "Головлевых" говорят: а он, Иудушка, ведь абсолютно прав. Я подонков играть не буду. Мне, был случай, предложили сыграть Чикатило, Кира Муратова приглашала на роль маньяка-насильника. Я даже не смог открыть материалы к роли, тошнота подкатила. Мне это неприятно, мне это неинтересно. Слишком однозначно, не в чем копаться. А Иудушка – он же живет по своим принципам, повторяет слова Христа, он никого не убивает, все умирают сами. Он сам живет по Священному Писанию. А результат страшный. Мы очень мучались с финалом. Потому что у Салтыкова-Щедрина финал сказочный – вдруг совесть проснулась. Так не бывает. Я знаю много пожилых людей... Никакого "вдруг" в жизни не случается. Мне же было важно, чтобы Иудушку в конце было жалко. Он – раб Всевышнего, фанатик, который убежден, что все делал правильно, и вдруг в конце чувствует, что Бог оставил его. Как старые коммунисты, прожившие всю жизнь при советской власти. Их нельзя осуждать, их жалко.

GQ: Тогда про молодых. Какие у Вас впечатлений от молодых актеров сегодня? Они от нашего поколения сильно отличаются? Вы же играете на сцене рядом с молодыми.

МИРОНОВ: Законы профессии не изменились. Артист, который не играл в театре и у которого нет школы, не сможет удивить. Он останется просто предметом, как стул или стол, функцией. А школа наша – очень мощная, и она никуда не денется. Вопрос в другом – одаренных профессионалов всегда немного во все времена. И только они – настоящие фанатики своей профессии.

GQ: Как, скажем, Олег Борисов. Только что посмотрел по телевидению фильм о нем. Как же он мучился поиском совершенства, как был требователен к себе и как мучил попутно окружающих его коллег…

МИРОНОВ: Как я его понимаю! Была бы моя воля, я бы играл только моноспектакли. Это невыносимо тяжело, когда ты не можешь ничего сделать. Борисов был бульдозер по своей природе. Он тянул все на себе, и те, кто не соответствовал его тяге, поневоле становились препятствиями, которые ему хотелось уничтожить. Это не плохой характер, это ответственность, требовательность к себе. Я, честно говоря, такой же. Вот я ушел из спектакля Някрошюса "Вишневый сад", отказался от роли Лопахина, потому что после нескольких лет понял, что мы больше не сыгрываемся как оркестр. Это мучительно. А делать замечания другим я не имею права, потому что не режиссер.

GQ: Зато теперь Вы можете делать замечания как художественный руководитель Театра Наций. Кроме того, Вы теперь знаете марки бетона, знаете, сколько киловатт энергии нужно для театра, законодательство по охране памятников знаете и можете читать архитектурные проекты, еще узнали тонкости проведения тендеров...

МИРОНОВ: Само сложное – отвечать за все. Но и радость тоже именно в этом. Потому что ты можешь воплотить в театре свой взгляд на театр и даже на жизнь, Я уже научился получать от этого кайф. Раньше я радовался только за себя. Сейчас получаю удовольствие от того, что дело налаживается, что можно нечто важное и нужное построить с нуля. А первое время больше притворялся, что понимаю, о чем идет речь, когда приходилось принимать решения. Полагался на интуицию и советы друзей. В общем, первый гол работы в Театре Наций был сплошной дискомфорт, притворство, сам себе не верил. Это же театр особенный, проектный, без труппы. Мы хотим превратить его в международный театральный центр, где и лучшие зарубежные режиссеры смогут ставить, и молодые смогут пробовать свои силы, и фестивали должны проходить. Но сначала надо завершить реконструкцию, потому что без собственной площадки такой театр жить не может.

GQ: Когда Вы согласились принять театр, многие сокрушались: Миронов будет теперь меньше играть.

МИРОНОВ: Я до конца еще не понял, насколько руководство театром может повредить мне как актеру. Я вижу, как умаляется дарование у многих коллег, которые тоже занялись администрированием. Даже если они удачно руководят, актерские качества все равно страдают. Дело не в том, что я хочу много играть здесь – Театр Наций не должен превратиться в театр Жени Миронова. А в том дело, что двух снов в голове быть не может: один – про строительство театра, другой – про роль, которую должен сделать. Сейчас мне снится только стройка, никаких ролей.

GQ: А как же спектакль Театра Наций по рассказам Шукшина, который репетирует Алвис Херманис?

МИРОНОВ: Мы пока только пристраиваемся, пробуем. Премьера – в ноябре. Алвис очень нежный режиссер, ничего не навязывает. Я привык много предлагать на репетициях, но здесь хочу поприжать свою инициативность. Важно, что он человек со стороны, европеец, вроде бы совсем не шукшинский по духу. Но у него такое глубоко философское чувство жизни, такое верное понимание сути человека, что мы сразу нашли общий язык. Я еще когда посмотрел его спектакли "Долгая жизнь" и "Соня", понял, что очень хочу с ним вместе поработать.

GQ: До премьеры спектакля Херманиса в октябре будет фестиваль современного искусства TERRITORIЯ. Вы довольны тем, как мы его делаем?

МИРОНОВ: Самое важное для меня состоит в том, что TERRITORIЯ – фестиваль-школа. Не только для студентов, которые приезжают со всей страны и имеют возможность поучиться у выдающихся мастеров, но и для зрителей, и для нас самих, его организаторов. Те спектакли, которые мы показываем, могут быть сколь угодно спорны, необычны, провокационны. Важно, что они меняют взгляд на мир, приучают ценить свободу – и личную, и творческую. Нельзя все время вариться в собственном соку, он от долгой варки имеет обыкновение превращаться в отраву.