Работа с ним для меня всегда не просто интересна, но, я бы сказал, полноценна. Он наиболее полно может выразить то, что я хочу, а это – большая редкость. Миронов сочетает в себе исключительные и ценные качества. Скажем, нечасто случается, чтобы актер обладал настоящей эмоциональностью, темпераментом, легкой возбудимостью и при этом одинаково уверенно чувствовал себя и в плане внутренней, и в плане внешней техники. Он прекрасно двигается, но не в том смысле, что может станцевать или сделать пантомиму, хотя и это может, – он способен телом выразить второй план роли. Тело его всегда живет очень активно и энергетически. Пройдя школу Художественного театра, он склонен к подробной внутренней разработке образа. И когда мы делали с ним "Карамазовы И АД" в Современнике, пытался поглубже проникнуть во второй, третий план. Ему можно дать роль Арлекина в спектакле, выдержанном, предположим, в стиле Commedia del arte, и быть уверенным, что он блестяще выполнит пластический рисунок роли, а можно дать роль из Достоевского, посадить на стул и не позволить двигаться, оставив возможность только непрерывного внутреннего монолога. Так что у него очень большая амплитуда.

Мне важно еще, что он может петь и играть на разных музыкальных инструментах: одной актерской органичности сегодня недостаточно. В "Гамлете" Штайна он играет на саксофоне – это прекрасно. Другое дело, зачем? Мне нравится, что, работая над ролью, он подходит к ней как исследователь. В тех же "Карамазовых" и потом в "Ван Гоге" он вместе со мной (хотя я его не заставлял), как на работу, ходил в психиатрическую лечебницу. И я понимал: в нем идет процесс – параллельный с моим. Когда мы репетировали "Последнюю ночь последнего царя", он запоем читал книги, документы. Не только текст Радзинского, но и все вокруг, просил, чтобы я ему рассказывал. Его всегда интересует все, что вокруг. Он долго набирает. Это из арсенала старой театральной школы, сейчас так не работают. Сейчас актеры работают быстро, нахрапом. А он не любит быстро, он любит напитаться, накопить. Его интересует о персонаже все, даже то, что не пригодится. Это очень правильно.

Он любит процесс репетиций. Мне даже кажется, что самое главное значение он придает именно репетициям. И это правильно, потому что репетиция – это вообще самое главное, может быть, в какой-то степени важнее, чем спектакль. Я сторонник авторского театра, а это довольно жесткое занятие. Миронов верит в режиссера абсолютно и стремится выполнить как можно точнее то, что ему предлагаешь. Но на каком-то этапе, когда фундамент построен, он начинает (предлагая) развивать режиссера. Мне кажется, он меня понимает сразу. Более того, по темпераменту, по вкусу ему нравится многое из того, что я предлагаю. Несмотря на перерывы в совместной работе, встречаясь, мы моментально настраиваемся на одну волну.

Миронов на репетицию всегда приходит готовым, вообще не любит разболтанной, неделовой атмосферы. Никогда не опаздывает. Относится к своей работе как к тяжелому труду. И это мне нравится. Он нелегкий парень, хотя может производить впечатление задорного, даже поверхностного мальчика, чуть ли не Хлестакова. На самом деле он очень серьезный, мучающийся человек. Очень пристрастный к себе, может быть, даже излишне жестокий. Он всегда чем-то не удовлетворен. Может позвонить ночью с какой-то идеей или сомнением по поводу роли или прошедшего спектакля. Исступленный фанатизм, который проявляется в "Ван Гоге", есть и в нем самом. А еще он очень волевой. Он играл Ван Гога и танцевал со сломанным пальцем на ноге. Все его уговаривали отменить спектакль, а он не согласился. Под заморозкой, хромая, но играл. И это для него нормально.

Он сыграл Хлестакова, Гамлета. Может играть трагические, драматические роли, а может быть и смешным, характерным, лирическим. Я называю это универсальной индивидуальностью. Может Макбета сыграть. Представляю себе спектакль, в котором леди Макбет – очень сильная женщина, а Макбет – слабый мужчина, и он может сыграть такого Макбета. Может сыграть Тузенбаха, других чеховских героев – это его территория.

Миронов набирает, изучает, ищет, пробует, от чего-то отказывается, что-то у него не получается, но никогда не возникает ощущения, что он уперся в стенку, что это – его потолок. От него можно ожидать каких-то взрывов, каких-то неожиданностей. Очень живой артист.

И он не сходит с ума от комплиментов. Я не боюсь говорить о нем хорошие слова, потому что знаю: они его не испортят. Он не растрачивает свой талант. Хотя ему надо кормить семью и зарабатывать деньги, он всегда выбирает, в чем сниматься, на что можно идти, на что – нельзя. Он не боится выпасть из обоймы, не боится, что его забудут. Мне кажется, у него большое будущее. Я чувствую, что сейчас для него настал очень ответственный момент. Он очень много набрал, он в хорошей форме. И сейчас главное – не тиражировать себя, а пробовать серьезные, крупные, масштабные роли. Репертуарный театр его уже сковывает; ему хочется сыграть и тут, и там. Как от этих соблазнов уберечься, не ошибившись? Пока он держится на этой грани, продолжает серьезный путь постижения себя. Что будет дальше – не знаю. У него сложная ситуация, но я думаю, он выдержит.